В книге главный герой, Иван, видит несколько снов, хотя в фильме ни один из них не был показан. В одном из них он представляет себя конкистадором Васко Нуньез де Бальбоа, который только что открыл новый океан. Иван мечтает о значимости своего существования в этом мире, и это отражено в его снах. Он хочет совершить что-то великое и важное, вместо того, чтобы просто прожигать свою жизнь. Почти все его сны в книге о том, как он делает что-то экстраординарное и становится известен.
В еще одном из своих снов, Иван представляет себя гладиатором, который только что победил льва. Сам великий Цезарь дарует ему свободу, а весь Колизей ревет от восторга, но Иван не обращает на это никакого внимания. Он видит гордую патрицианку, сидящую в шестом ряду, которая бросает ему букет цветов. Иван узнал ее, это Катя.
Очередной сон, который так же не был включен в фильм, об успехе и славе Ивана. В своем сне он дает интервью после того, как выиграл Гранпри в Каннах, Золотой Дииск в Сан Ремо и Нобелевскую премию. Сам Джозеф Лоренс сказал, что его вклад в науку ничтожен по сравнению со вкладом Ивана. В его сне, репортер, которая выглядит как Катя, спрашивает Ивана, женат ли он. Этот сон о великих делах Ивана не описан ни в книге “Курьер”, ни в финальной версии фильма, однако, он был в одной из версий сценария.Этот сложный и запутанный сон приснирся Ивану, когда он отравился, после того, как выпил духи на дне рождения подруги Кати. Вот отрывок из повести “Курьер” Карена Шахназарова, по которой был снят фильм. “Мне приснился золотой дракон с голубыми глазами. Сосед Никифоров в черном смокинге, без головного убора и даже без головы. Трамвай, в котором я ехал по незнакомому городу. А в трамвае сидели четыре женщины в римских тогах. На коленях они держали позолоченные клетки. В клетках сидели рыжие коты. Женщины и коты с любопытством наблюдали за мной. Вагоновожатый все время выбегал из своей кабины и кричал страшным голосом: “Я же просил вас не мяукать!” — хотя никто и не мяукал. В растерянности от таких беспочвенных обвинений рыжие коты только лапами разводили, а римлянки молча выбрасывали клетки в окно. Но стоило вагоновожатому исчезнуть, как клетки снова
появлялись у них на коленях. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел профессор Кузнецов. Он сказал: “Прошу встать. Идет директор главка”. Но это было уже не в трамвае, а в нашей редакции. Там ко мне подошел Макаров, снял с головы шляпу с кроликом и велел: “Двигай к Кузнецову, герцог”. А я сказал: “Да вот же он!” — и показал на профессора. Но Макаров смотреть не стал и сказал мне: “Это не он, это тень от дверной ручки”. Я тотчас поверил этому и взялся за профессора, как за ручку, и дверь действительно открылась, и я очутился на лестничной клетке. В руках у меня было мусорное ведро, а в нем старые ботинки и кусок шведского мыла. Почему шведского, не знаю, на нем написано не было. Я направлялся к мусоропроводу, но вдруг меня как будто что-то стукнуло в спину. Я обернулся и увидел Воробьева. Он приоткрыл дверь соседней квартиры и, улыбаясь, смотрел на меня через узкую щель. Из головы у него росла ветка сирени, а изо рта торчали огромные желтые клыки. Он подмигнул мне и захлопнул дверь. Но дверь оказалась хрустальной и с мелодичным звоном рассыпалась на куски. За нею открылся бронзовый бюст моего отца. Он спросил меня: “Как дела, старина?” Я ответил: “Все в порядке, папа”.
В фильме была показана только самая концовка сна, начиная с бронзового бюста. Мы не пытаемся распознать художественный замысел этого сна, так как это лишь доказательство, что Иван отравился.